Поэтому он никогда не обманывал маму. И если приготовленная ею тыквенная каша была невкусной, он так и говорил. Говорил, а потом все равно старался доесть.

И если школьный учитель оказывался дураком, он тоже об этом маме так и говорил. И она прощала ему плохие отметки и дисциплинарные замечания в дневнике.

Самое главное, что правда ему всегда легко давалась.

А вот сейчас что-то трудновато приходится.

И не потому, что придется умирать – это-то ведь в любом случае неизбежно. А потому что не знает он, найдется ли среди миллионов телезрителей хоть одна еще такая мама, которая учит своих мальчиков не фальшивить среди голых стен, не имеющих ушей.

В студию начинают сползаться жизнерадостные спортсмены, и Дастину пора отвлечься от своих мыслей и закончить работу.

Только почему-то, глядя на то, как они рассаживаются вокруг стола, по команде сплевывают жвачку в подставленную продюсером салфетку и поправляют повязанные чужой рукой галстуки, он совершенно успокаивается и понимает, что на самом деле решение уже принято и что он обязательно запустит в эфир эту пленку с чужими мозгами. Потому что пора уже сделать на этом канале хоть что-то стоящее.

И публика в зале его подсознания одобрительно свищет и поднимает большие пальцы. Ведь не каждый день толстые пожилые дяди столь достоверно играют принцев датских.

Группа могильщиков с лопатами вышагивала нестройно. Так что уже по тому, как они шли по пыльной дороге, можно было сделать вывод, что работать им совсем не хотелось.

И не потому, что их отвращало само ремесло. В конце концов они люди привычные, да и заработать человеку с огромным номером на кладбище проще, чем в других местах.

Тогда откуда же эта вялость и это постоянное сплевывание под ноги, выражающее крайнюю степень пренебрежения к тому, что их ожидает?

А дело в том, что сегодня им велено не закапывать покойников, а выкапывать, и это, надо признать, совсем не одно и то же.

И пусть для выполнения обеих целей нужно совершить приблизительно равное количество взмахов лопатой, однако лопата сегодня будет намного тяжелее, потому что на ней гирей повиснет встревоженная совесть.

Да оно и понятно: не покой даруем нынче бренным оболочкам упорхнувших душ, а тревожим давнишний сон их полуистлевших останков.

– И кому это такое в голову могло прийти? – возмущался самый коренастый из могильщиков.

– А тебе-то что? Ты знай копай, а вопросов не задавай, – отвечал самый тощий.

– А то, что я бы не хотел, чтобы меня когда-нибудь вышвырнули из могилы.

– Тогда-то тебе не все равно, что ли, будет?

– А кто знает, все равно или не все равно? Поживем – увидим.

– Ты хотел сказать: помрем – увидим, – ухмыльнулся третий, не худой и не толстый.

– Хоть бы и так, – ответил коренастый.

– Вообще-то Степан прав, – согласился не худой и не толстый, чуть ли не впервые назвав коренастого по имени. – Не по-божески это – мертвяков беспокоить.

– Во-во, – согласился Степан. – И я о том же.

– Но, с другой стороны, – судя по всему, не худой и нетолстый был философом, – о живых тоже надо думать. И если правительство решило кладбище сносить, чтобы людям хаты строить, что ж тут можно возразить?

– Ха, – усмехнулся и в очередной раз сплюнул Степан. – А ты бы хотел на бывшем кладбище жить?

И все трое замолчали ненадолго, представляя мрачный дом, в котором завывает по углам. А что там завывает: ветер или хор изгнанных из земли упырей – кто ж разберет?

– Нет, не хотел бы я там жить, – подвел итог своих размышлений не худой и не толстый.

– Да они и не будут знать, где квартиры купили, – встрял тощий. – Тут все расчистят, домов понастроят, деревьев насадят – и будет район, как и все остальные.

– Все равно жутко.

– Тебе-то что? Вот, дошли уже. Давай начинай копать.

Перед ними выстроились скособоченные памятники с размытыми дождями буквами имен и выгоревшими на солнце фотографиями. Рядом наблюдался и экскаватор, на него сегодня вся надежда – выкорчевывать памятники и цементные покрытия могил.

– А камни эти куда девать? – задумался тощий.

– Камни – в отдельную кучу, в оборот пойдут.

– Эй ты, в кабине, – крикнул Степан водителю экскаватора. – Готов, что ли?

– Вас ждал, – прокричал тот в ответ.

– И скольких нам сегодня надо обработать? – мрачно поинтересовался тощий.

– Как пойдет, – ответил не худой и не толстый и воткнул лопату в землю, помогая ногой.

Первый извлеченный из земли на свет божий покойник никому из них не понравился.

– Что ж, это с нами со всеми будет, – констатировал Степан, глядя в пустые глазницы лишенного плоти, но еще одетого в синтетический костюм скелета.

– Велю жене, чтоб меня в натуральном хоронила, – сплюнул тощий. – А то это просто позорище какое-то. Отрава для земли.

– Жена твоя старше тебя, – заметил не худой и не толстый.

– Старше-то старше, но еще нас всех переживет.

И они потащили костюмного в сторону.

– С ними-то чего будет? – спросил Степан.

– Спалят, – ответил более сведущий водитель экскаватора.

– И их, что ли, пока в кучу?

– В кучу.

Куча росла.

– Слушайте, вы только посмотрите, какая красивая баба была, – позвал вдруг тощий, выныривая из-за могильного памятника. – И фото яркое, словно тридцать лет под солнцем не стояло.

– Ну-ка, поглядим на твою бабу, – отозвался Степан, бросая лопату. А за ним уже потянулись и не худой и не толстый, и экскаваторщик.

– Моя… Кабы у меня такая была, я бы счастливым человеком себя почитал! – вздохнул тощий.

– И вправду хороша! – согласился подоспевший Степан.

И они вчетвером стояли и смотрели на лицо той, которую скоро надо будет вытащить из могилы.

Смотрели и боялись начать копать, чтобы не испортить ожидающим их ужасным зрелищем дивное впечатление волшебства, которым повеяло на них с портрета.

Рыжая, как лиса, прекрасная женщина с огромными глазами словно вытягивала из них дремавшее до срока добро, высасывала улыбки и улыбалась в ответ.

– Колдовство, – сам не зная почему, сказал экскаваторщик.

И как будто сама земля под их ногами поплыла куда-то вниз, а их подхватило волной горячего воздуха, и солнце нежно, не обжигая, выпило пот со лбов и из-под рубах, и запахло хвоей, и захотелось рассыпчатого пирога и холодного кваса, и жизнь показалась лучше, чем она есть, и покойники перестали смердеть из кучи, и было просто необходимо потрепать друг друга по плечу.